Пращур мой не стал ждать, пока нападут. Благо, вблизипрежнего селища падала в Нево протока, а за протокой лежал широкий разлив,поросший колеблемым тростником, усеянный лесистыми островами. Не всякий пройдётнасквозь с первого раза. Пересёк его пращур и сел по ту сторону на матёройсуше, на высоком крутом берегу. Там жила в лесах голубоглазая, беловолосаявесь. Лесов нехоженых никакая птица перелететь не могла; дичи, ягод-грибов былов достатке, и весь не обиделась, начала в гости ходить. Разбойники же новыхдворов так и не доискались.

А на прибрежном холме, там, где поднялся тын, стояла параберёз. Они росли из разных корней, а ветви сплетались высоко в небе, какобнявшиеся руки. Весной на обеих распускались одинаковые серёжки, но всенемедленно поняли, что это были берёза-муж и берёза-жена. Одна была кряжиста имогуча и словно оберегала вторую, а чуть поодаль тянулись к солнышку два тонкихростка… Взрослые деревья шумели над ними, распевая согласную, счастливую песню…

Пращур мой достраивал хлев, и вот поди – приглянулась емуберёза-жена, такая уж ровненькая, как раз на охлупень. Он её и свалил. Повинилсяперед обиженной древесной душой, покормил, как заведено, маслом. Отсёк ветки,впряг лошадь и потащил брёвнышко домой. И сам не заметил, как затоптал по путиобоих берёзовых деток.

…Вот когда начались у нас страшные чудеса! Ночь за ночьюмуж-берёза выдирал из земли корни и пододвигался к избам на полшага! Пядь запядью – упрямо туда, где белело в лунном свете нагое тело любимой! Хотелизадобрить его угощением, прирезали молодую корову – не помогло. Решили срубить– топор соскользнул по белой коре, уязвил пращура в ногу!

Уже над самым тыном нависали шевелящиеся ветви, когданаконец додумались позвать ведуна. Весский волхв-арбуй долго ходил вокругдерева посолонь, творя заклинания, потом добыл огня и прижёг торчавшие корни, иЗлая Берёза остановилась. Ни разу с тех пор она не цвела и даже весной зеленеламедленно и неохотно. Словно не жила вовсе, а томилась в тягостном колдовскомсне, где не было ни пробуждения, ни смерти… И оживала лишь изредка, чёрныминочами, когда ветер дул с моря. Тогда ветер смыкал и размыкал её ветви, идерево становилось похоже на руку, воздетую из-под земли и шарившую… шарившую…и человеческим стоном надрывалась душа, заключённая в корявом стволе… люди визбах, снедаемые страхом и совестью, теряли покой.

Вот какое проклятие тяготело над нами, вот почему никто внашем роду не совался в лес без нужды. Разве только зимой, когда лесная силався спит. Мне одной не было страшно. Я всегда знала про мужа-берёзу, а лет вдвенадцать впервые его пожалела. И твёрдо решила: родись я пораньше, легла бы упращура на дороге, а не допустила злодейства!..

Тогда приснился мне сон. Сон вроде странный, а вдуматься,ничего удивительного. Я как раз в тот год уронила первую кровь, сняла детскуюрубашонку и постилась, запертая в клети, провожала девчоночий возраст, как отпрадедов заповедано: незримая солнцу, не смея ног наземь спустить… Ипривиделось, будто треснуло, как от мороза, раскрылось неохватное древо…выпустило человека…

С тех-то пор появился у меня Тот, кого я всегда жду. Я вдевчонках такая была: что в мыслях, то и на языке. Однако тут достало умапромолчать. Незачем. Не всё напоказ.

Шла я, шла – и вот наконец шагнула, как в двери, межвысоченными соснами… и сколько хватало глаз легло передо мной тусклоенеспокойное море. Вспененные волны казались издали рябью; жаль, недосуг былоспуститься к ним, тяжко ворочавшимся в прибрежных камнях. С моря приходилисердитые бури и разбойные корабли, но я любила его всё равно. Глядя на море, ямечтала о необыкновенном. У мечты не было внятного облика – просто хотелось нето бежать куда-то, не то взмахнуть нежными крыльями – и лететь… Не могу лучшесказать.

Я думала уже уходить, когда на глаза мне попалась чёрнаяточка, мелькавшая далеко-далеко. Корабль!.. И хоть верьте, хоть нет, нопредчувствие кольнуло меня сразу. Бывает, что в избу, где посиделки,заглядывает припозднившийся гость, и вдруг знаешь – не к кому-нибудь подойдёт,прямо к тебе. Так и тут. Точка ещё не успела стать лóдьей, а я ужевидела, как она входит в протоку… крадётся меж островов…

Я встряхнулась, прикидывая свою ношу. Бросать, так к домупоближе. Жаль было грибов и самого кузовка, родной ведь. Я свистнула Молчана, имы заспешили.

…Накликала, зло корил меня кто-то другой. Мечтать больногоразда. Вот, дождалась, валит в гости черна толпа женихов. Много их там, ируки у каждого длинные, как раз за косу ловить!

Я неслась во весь мах, изредка замирая на макушках холмов.Корабль двигался быстрее, чем я ожидала. От этого было ещё страшней, ипредчувствие продолжало меня теребить. Я стала оглядываться на каждом шагу. Яшла слишком медленно, а побежать мешал кузовок. Я ссадила его, уже не выбираяудобного места, остановила хромавшего пса:

– Береги!

Молчан послушно улёгся, а я натянула поглубже шапку сосвёрнутой в ней косой – не хватало ещё, чтобы вывалилась, – и пяточкизасверкали. Лук в налучи и тул со стрелами лупили меня по бёдрам – ни дать нивзять подгоняли.

Я вылетела из леса, едва дыша от волнения: должно быть,корабль опередил меня, и я никого не сумею предостеречь. Но нет, повезло.Быстра была я всё-таки бегать. Вот они две наши избы, вот он тын – плотноспряженные островерхие колья, обступившие жильё… Угрюмым исполином высилась надними Злая Берёза. Ворота были распахнуты, и светлобородый муж спускался козеру, неся на плече сеть.

– Дядько Ждан!.. – закричала я из последнеймогуты, сообразив, что голос добежит быстрее меня. – Дядько Ждан!..

Всё-таки беспечно мы жили. Не были приучены к страху, ктому, чтобы по первому крику подхватывать пожитки и удирать. Это нас и сгубило.Пока метались мы с братьями, пока наши матери суматошно вязали узлы и собираливокруг себя ревущих детей – хмурой угрозой выдвинулся из-за мыска парус, и вразливе прямёхонько перед нами явился корабль. Что ж ты оплошал, дедушка Водяной,не запутал, не остановил!.. Не на тебя ли надеялись, не тебе ли ранней веснойдарили чёрных козлов? Не помогали чужого Омутника выпроваживать, когдаводворился? Или, может, такие гости пожаловали – не совладать?..

Корабль был чёрный, как уж, плывущий в пруду. А посередьпаруса – белый на пасмурно-сером – красовался злой сокол, падающий с небес…Варяги! Ладожские варяги! Грозного князя Рю́рика люди. И никому не ведомо,что у них на уме.

Бежать было поздно, сражаться же… Мы как-то сразу оставилибестолковую беготню и сгрудились возле тына. Только мать подхватила младшенькихдочек и скрылась с ними в избе. Как дитя малое, что прячется в пожаре подлавку…

Мы ждали – корабельщики ударят длинными вёслами, поспешая кпоживе. Втащат лодью на берег и побегут ломать наши ворота… Ошиблись. Корабльсбросил парус и подошёл неторопливо, будто не желая пугать. Ткнулся в берег ивстал возле наших лодок, обсыхавших днищами вверх.